«Мы обязаны оставить свидетельства»

Режиссер-документалист Марина Разбежкина, — о том, как отличить подлинный док и как выживать в изолганной реальности.

— Начнем с вопроса, который «во дни тягостных раздумий» задают друг другу при встрече: «Как вы? Чем спасаетесь?»

— Ну, я всегда спасаюсь собой. Не верю ни в чью поддержку, тем более государства. Даже когда она бывала — спасибо, но все равно сомневалась, что это надолго. Гранты и субсидии были очень небольшие, и несмотря на попытки сделать конкурс в Минкульте прозрачным, проскакивало огромное число студий и людей, которых никто из документалистов не знал. А потом их фильмов никто не видел. Получали средства на кино и люди, провалившие предыдущие картины. Не надо же быть господом богом, чтобы понять: этот человек делает третий-пятый фильм на госденьги, и все они плохие.

Как живу сегодня? Живу. Я, наверное, нетипичный кинематографист, мне жизнь нравится больше, чем искусство. Пытаюсь получить какое-то удовольствие от жизни. Сейчас это сложно, потому что страдания, которые сегодня испытывают люди, не позволяют получать хоть какие-то удовольствия.

Даже наслаждаясь пейзажем, понимаешь, что твои мелкие радости незаконны. Незаконно любоваться рассветом, слушать тишину, потому что у многих людей и этого нет. Они лишены этой возможности.

Я и занялась документальным кино не из любви к искусству, а из-за любви к жизни. Не было бы документального кино, была бы таким философом, который сидит на камне или в пустыне и созерцает. Но раз есть возможность какого-то понимания жизни и попытки его передать другим через документальное кино, прожить другую жизнь, то вот я выбрала это.

Мне в 15 лет первый раз подарили любительскую кинокамеру, и у меня даже мысли не было снимать игровое кино. Всегда хотела заниматься доком. Сейчас эта вынужденная пауза, очень тяжелая для моих студентов и выпускников, менее тяжела для меня. Да, не сделаю какие-то проекты, которых у меня много в загашнике. Ну, я большую жизнь прожила, закопана уже сотня проектов — я давно перестала об этом жалеть.

— Сегодня ощутим дефицит документирования времени. Понимаю, что так было всегда, но сейчас изолганная политикой реальность особенно нуждается в беспристрастной фиксации. Какой?

— У этого широкого вопроса много разных ответвлений. Посмотрев док Любы Аркус о Балабанове, я вдруг точно поняла для себя, что Балабанов — абсолютный документалист.

— Особенно в последней картине «Я тоже хочу».

— Не только в последней. В основе его кино то, чем мы пытаемся заниматься: наблюдать жизнь во всех ее проявлениях, не предъявляя какую-то часть как отвратительную или прекрасную, лживую или правдивую. Жизнь целиком — такой сложный конгломерат, который Балабанов хорошо освоил. И когда вижу все эти панорамы — он же дал возможность нам разглядеть Ленинград, провинцию под Тверью, заводские пейзажи Череповца: проезд мента в «Грузе 200» под «Маленький плот». Герой прочно связан с пейзажем, который работает как раздражитель, сливается с ним — этого так не хватает. Сегодня документальное кино часто вырывает героя из пространства, он существует сам по себе. И это неправда.

Когда балабановские герои идут по Ленинграду, мы город сразу узнаем, хотя нам постоянно предлагают пышный, архитектурно залакированный образ. Но стоит зайти за угол, во двор — начинаем стесняться этого города, он совсем другой. Герои его фильмов не могут слиться с дворцовым пейзажем. Их город — Ленинград, а не Санкт-Петербург.

Сейчас у нас Эля Мурганова снимала сериал «Мальчики» про детей мигрантов, и я увидела другой Ленинград, который мальчишки осваивают вместе с родителями, — эти рынки, которые практически под площадями находятся. Там есть всё, включая мечеть, куда ходят люди, которые там работают. Мечеть, которая наверху, ближе к дворцовым зданиям. Она не для этих выживающих в «подполье» мигрантов.

Меня поразила эта параллельная жизнь: наверху — невероятные красоты для туристов, внизу — живут люди, которые обслуживают чужую жизнь и проживают свою.

— Имитацией реальности, кстати, занимается прежде всего псевдодок. Это же так просто: картинка + комментарий. Мы ужасаемся жестокости одних и благородству других. Меняем коммент — все наоборот. Раньше некоторые режимы добивались единодушной поддержки масс только с помощью радио и газет. Сегодня есть картинка — это страшная сила.

— Когда мы учимся снимать документальное кино со студентами, об этом помним. Особенно важно это знать студентам, связанным с телевидением. Им надо ставить зрение, показывая, как телевизионными картинками можно манипулировать реальностью. Мы не манипулируем реальностью. Настолько близко к ней приближаемся (это наш метод), что сама реальность не позволит собой манипулировать. Стоит чуть отодвинуться — и уже получаете такую возможность. Это ваш выбор.

— Понятно, что в сравнении с телевизором честный и независимый док увидит мизерное число людей, почти математическая погрешность. Тогда зачем? Не для фестивалей же только?

— Но автору интересно самому что-то понять в происходящем вокруг и высказаться. Когда автор идет за пониманием жизни от нулевого километра своего восприятия и в процессе съемки что-то начинает понимать — такие фильмы дорогого стоят. Мир во всех его противоречиях распахивается не только перед режиссером, но и перед зрителем. Настоящее кино — это язык, а не «проект», с помощью которого можно манипулировать людьми.

Зрителей может быть десять, сто, тысяча или сто тысяч… Волна понимания — самое ценное. Эти миллионы, которые смотрят плохое кино, этим кино аккумулируются — и большего им не надо: ничего не приобрели, кроме раздражения или удовольствия. С помощью настоящего дока в каждом смотрящем что-то должно поселиться. Подобным почкованием размножается кино и взгляд.

Меня не волнует, что нас не смотрят миллионы, бог с ними. Этим миллионам уже хуже от того, что они сегодня смотрят.

— Беспрецедентное событие — создание вашими учениками док-сериалов с компанией «1–2–3 Продакшн» и креативным продюсером Аней Гудковой. Прежде всего «Сирот» Алексея Суховея. Впервые документальный сериал в программе Международного фестиваля соревнуется с полнометражными картинами и даже получает приз, впервые целая линейка таких сериалов выйдет на платформе (PREMIER). Это важный прорыв независимого дока в новые пространства. Возможно, его увидит какая-то другая аудитория.

— Когда я согласилась на это неожиданное предложение «1–2–3 Продакшн» поработать над сериалами, поначалу думала: ну как-то надо провести время. Все сидели на карантине, я — на дружественной даче. Подумала: ну замечательно, буду c ребятами сериалы делать.

В процессе меня это так увлекло, что до сих пор думаю о невозможном: о создании документального сериального канала. После фестивальных показов ко мне подходили документалисты с предложениями тем и идей для сериала. Мы могли бы создать команду, снимать новые работы. Понятно, что это прекраснодушные мечты.

Даже если платформа рискнет и покажет эти четыре созданных сериала, ничего не изменится — люди еще к ним не готовы.

Вот на фестивале была прекрасная аудитория, в основном молодые ребята. А публика, смотрящая телевизор (который формирует определенную картину жизни в определенном формате, — это же все шлакует мозги), полагает, что только таким и может быть кино.

Более того, не только зрители где-то там, в дальней деревне, так думают. Оказывается, и вполне современные молодые люди, которые руководят стриминговыми платформами. Они меня поразили во время нашей с вами дискуссии о неигровом кино на платформах: они были похожи на пенсионеров, дремлющих у телевизора, но точно знающих, что им следует показать.

— Cтриминги заточены скорее на форматное кино, руководствуясь простым, как им кажется, критерием: понравится ли это зрителю. Это напоминает советский идеологический кордон: «Народ это не поймет».

— Они сильно заблуждаются, полагая, что считывают устремления народа. В потоке среднего качества фильмов или сериалов они себя транслируют. Это не народ такой, это они такие.

— Получается, что, с одной стороны, цензура, с другой — жесткие представления о форматах. При этом мало кто понимает, в чем особенность независимой документалистики. «А с платформы говорят»: «Ну, слушайте, у нас же есть док: портреты знаменитостей, фильмы о спортивных командах, о природных красотах… Что вам еще нужно?»

— Хотя они повторяют: «Не путайте нас с телевидением» — они ровно такие же. У них иллюзия, что они далеко ушли. Но они остались в традиции тривиального взгляда на зрителя, на контент, который предлагают.

— Ну не соглашусь, стриминги, пока их окончательно не прихлопнули, развиваются. На некоторых платформах появились арт-картины, такие как «Экспресс» или «Голиаф». PREMIER не рекламировал, но хотя бы выпустил важный док-сериал «Невинно осужденные». Хочется поддержать эту тенденцию, потому что платформа — идеальное место для размещения дока, тем более сериала. И, безусловно, число зрителей будет расти.

— К сожалению, после встреч с этими менеджерами теряю всякий оптимизм. Кажется, если что-то и происходит, то спонтанно, неожиданно. Потом они пугаются, потом на съемки времени и средств в обрез. И конечно, наши сериалы чуть-чуть не дотянули, можно было сделать чище. Но не хватает терпения, непонятно, как работать с жизнью, у которой нет правил, которая фиксируется не по сверенному графику. Они знают, как работать с игровыми сериалами. Тут все непредсказуемо. Но я уверена, что какие-то документальные сериалы будут сильнее игровых по эмоциям, пониманию жизни.

— «Сироты», например: совершенно прирастаешь к жизни молодых ребят, вырвавшихся на волю из интернатов. Здесь уж точно: и жизнь, и слезы, и любовь. Cегодня настоящее документальное кино не просто не востребовано, оно осознанно стирается из повестки: закрывается «Артдокфест», «Театр.DOC», закрыт Центр документального кино. Как вам кажется, кому этот скромный док насолил, чем опасен?

— Забыла имя этого прекрасного человека, утверждавшего, что «Я помню чудное мгновенье» несет угрозу власти: слишком свободно автор разговаривает, о чем хочет. Хороший док о чем хочет, о том и разговаривает, что видит, то и показывает, причем близко. Опасно, когда режиссер независим, даже не от политики, не от нынешней страшной повестки, а у него такое зрение, что он не может врать. Не тоннельное зрение — практически 360 градусов видения — очень опасно. Поэтому и интересно скромное кино, которое делают мальчики и девочки: с маленькими аппаратиками бегают, снимают вроде не как в Голливуде, а оно — ох ты! — такое наблюдает и видит, что не увидишь в масштабном кинематографе.

Помню, на одном из фестивалей председатель жюри, итальянец, подошел к нашей девочке, снявшей потрясающее кино про женщину, усыновившую пятерых детей. Там не было никаких ужасов. За детьми ухаживали, их хорошо кормили… Но что-то было нарушающее их внутренний мир, они исчезали как личности. Режиссер это увидела через какие-то детали. Она не хотела что-то сказать плохое об этой женщине.

Внимательный взгляд обнаружил, как девальвирует личности приемная мама, потому что живет по правилам, впитанным с детства: никто не должен выделяться.

ПРОДОЛЖЕНИЕ

—

Источник: Новая газета