Шум и ярость

Репортаж из киевского подвала, ставшего бомбоубежищем.

Все дни внезапно схлопнулись, слепившись в один долгий бесконечный день, в котором не стало места миру. И постепенно этой немирностью заполняется твое собственное пространство и пространство людей вокруг.

Вот Юра рассказывает:

— Я не спал всю ночь, чинил дырчик, мопед свой, и, получается, увидел … [«спецоперацию»] первым. Сначала в пять утра услышал звук самолетов, голову поднял — на Гостомель летят вроде со стороны Белоруссии, а потом услышал два громких взрыва, и такая как бы волна через меня прошла энергетическая, странное чувство, не описать…

Мы разговариваем, сидя в курилке нашего бомбоубежища в центре Киева: в городе объявлен комендантский час на полтора дня, выходить никуда нельзя. Вообще-то это вовсе и не убежище, а большой подвал, в котором много лет находится продюсерский центр и студия звукозаписи.

Сейчас главный здесь Паша Паныч, стройный, очень худой человек до крайности извивистой судьбы, прошедший детский дом и зону. У Паши непростой глаз, а за спиной много жизней, и есть один редкий талант: Паша позволяет каждому быть самим собой. Это ценится особо, когда долго находишься с посторонними людьми в замкнутом и не очень большом пространстве.

— Если я всю жизнь прожил во зле, — рассуждает Паша, — то я могу его распознать. И могу против него стоять.

Я никем не очаровываюсь и не могу никого полюбить, и мне не надо, чтобы любили меня. Но, — Паша поправляет очки и затягивается очередной сигареткой, — я могу людям помогать морально и духовно, моя жизнь научила меня.

Паша Паныч (справа) и польский художник Себастьян (слева). Фото: Виктория Ивлева / специально для «Новой»

Готовим еду в бомбоубежище. Фото: Виктория Ивлева / специально для «Новой»

Юра и ньюфаундленд Реди. Фото: Виктория Ивлева / специально для «Новой»

Курс молодого бойца в бомбоубежище. Фото: Виктория Ивлева / специально для «Новой»

К нам в убежище пришли представители МККК. Фото: Виктория Ивлева / специально для «Новой»

Поляк Якуб в нашем убежище.Фото: Виктория Ивлева / специально для «Новой»

24-го числа, как только все это началось, — продолжает Паша, — к 12 дня я уже купил продукты, кастрюли, миски, вынес все оборудование из студии, чтобы было куда людям деваться. В первую ночь ночевало человек тридцать, лежали вповалку, сидели на стульях — получился один медицинский центр с корвалолом, в таком состоянии было большинство.

А вот как описывает свои первые дни в немирном пространстве мой знакомый музыкант Андрей:

— 24-го утром мы подскочили от того, что услышали взрывы. Мы живем на левом берегу, все было слышно ясно и четко. Перво-наперво отправили детей к дедушкам и бабушкам… У меня была паническая попытка что-то объяснить. Я был в состоянии медузном, — так и говорит, медузном! — совершенно распластанный. Я не верил, я не мог верить, что это будет у нашего порога, просто отрицал такую возможность, считал, что такого безумия быть не может. Позвонил дяде в Мелитополь, а там в первое же утро атаковали склад с боеприпасами. И я понял, что может.

Мы с женой остались в Киеве. У меня здесь еще мама и сестра. Мама ярая путинистка была — изменила мнение за несколько дней. В первый день пошли искать убежище, сунулись в подвал в нашем доме — он оказался непригоден. Нашли место в подвале школы, там даже были стулья. А на следующую ночь услыхали колоссальной силы взрыв, стены заходили ходуном, и начали прибегать люди из соседнего дома, в который попал осколок ракеты.

Помню мальчика лет одиннадцати в одних трусах, это к ним в квартиру прилетел осколок. Мама его была ранена и в шоковом состоянии. Самое впечатляющее — парализованная женщина, которую сын принес на руках, очень худая, сразу видно было, что сильно болеет. Она весила, наверное, килограммов сорок — пятьдесят… Она умерла у нас на глазах почти сразу, не от ранения, не от удара, а от нервного потрясения, ее положили на матрас, она начала терять цвет, и потом за ней приехала скорая. Ее вынесли уже мертвую. Но самый страшный момент был, когда охранник этой школы зашел и попросил нас всех встать поближе к стенам, вдоль стен, главное — уйти с середины. И вот в эти минуты, в течение которых ничего не произошло, кто-то плакал, кто-то молился, кто-то начинал сходить с ума. Минут пятнадцать мы так стояли…

Помню состояние ужаса, что так внезапно, в три дня, закончится жизнь и дети останутся сиротами.

Мы просидели безвылазно первые несколько дней, не высовываясь, принесли с собой консервы и галеты, спали сидя. Провели несколько ночей в коридоре. Страх доминировал надо всем, способность к аналитическому рассуждению вернулась ко мне недавно.

Но меня не оставляет ощущение бессилия.

Мой друг работает на круизном лайнере музыкантом, а его жена и ребенок — в подвале в Мариуполе.

[Здесь шла фраза с сожалением о гибели мирного населения. — Ред.]

А еще меня начала мучить совесть. Однажды во всем этом хаосе в нашем подвале появилась семья, мама и двое детей, папу не помню. Они удивительно умело и по-хозяйски справлялись со всеми трудностями: мама сделала детям кровать из четырех стульев и оторванных дверей, дети спокойно играли, как будто все это было для них привычно. Это были люди из Донбасса. И я вдруг понял, что не слишком переживал за судьбу живущих вдоль линии фронта, я не испытывал достаточного сочувствия к тем, кто сидел там под бомбежками… Я начал думать о них внезапно, в этом нашем подвале, и понял, что мы все гораздо ближе, чем кажется.

Скажу еще вот что: Орда растворена и в нас. Мы сами освободились от советскости не до конца. Но я не ожидал, что российское общество так не будет пользоваться черепной коробкой.

Нас в подвале тринадцать человек — одиннадцать гражданских и двое охраняющих нас парней с оружием, полицейский и нацгвардеец. Здесь же и роскошный черный ньюфаундленд Реди, огромный, как слон, постоянно проводящий с нами сеансы ньюфотерапии: подходит, ласкается, смотрит выразительно — белки глаз так и сияют, виляет хвостом. Ко мне Реди пришел в середине ночи, полежал рядом, облизал лицо и пошел успокаивать кого-то следующего.

Военный патруль на улице Киева. Фото: Виктория Ивлева / специально для «Новой»

Лукьяновка, разрушения. Фото: Виктория Ивлева / специально для «Новой»

Лукьяновка, разрушения. Фото: Виктория Ивлева / специально для «Новой»

Лукьяновка, разрушения. Фото: Виктория Ивлева / специально для «Новой»

Вход на Лукьяновский рынок. Фото: Виктория Ивлева / специально для «Новой»

В Пашином подвале полная темнота. Я не сплю, вспоминаю Киев последних дней. Почти как в сорок первом. Только время года другое.

Блокпосты.

Люди с оружием.

Комендантский час.

Метро не транспорт, а безопасное место ночлега.

Воющие сирены воздушной тревоги.

Бетонные надолбы.

Белые мешки с песком для баррикад.

Покрышки.

Противотанковые ежи.

[Здесь шла фраза о билдбордах, обращенных к российским солдатам. — Ред.]

Андреевский спуск, обычно бурлящий, болтливый, торговый, я прохожу снизу вверх до самого собора совершенно одна. Полное безлюдье и беззвучье — только мои шаги и ветер, гонящий по мостовой песок. Жизнь спряталась, затаила дыхание, замерла. Как же я хочу, чтобы она вернулась.

Андреевский спуск. Шипы для остановки автомобилей противника. Фото: Виктория Ивлева / специально для «Новой»

Пустынный Андреевский спуск. Фото: Виктория Ивлева / специально для «Новой»

Почти каждый день сообщения по радио: в результате обстрела разрушены [здесь было перечисление в том числе и гражданских объектов города, подвергшихся разрушению, что противоречит официальным заявлениям Минобороны РФ о том, что удары наносятся только по объектам военной инфраструктуры — Ред.]

ПРОДОЛЖЕНИЕ

—

Источник: Новая газета