Твит против канцелярита

Как меняется язык российской дипломатии в условиях мироперехода

Валдайская записка №114

22.06.2020  Роман Райнхардт  © РИА Новости/Наталья Селиверстова

Министр иностранных дел СССР Андрей Громыко говорил, что «лучше десять лет переговоров, чем один день войны». Перефразируя эту знаменитую максиму, можно утверждать, что сейчас – с точки зрения разрешения конфликтов – десять минут разговора двух президентов эффективнее нескольких встреч на уровне министров иностранных дел или заседаний специальных комиссий.

Дипломатия переживает сегодня качественную трансформацию, которая сказывается на всех её измерениях. Появляются новые формы международного сотрудничества, происходит ускорение глобально-политических процессов, увеличиваются контакты с зарубежными партнёрами и контрагентами. Эти изменения оказывают влияние и на характер внешнеполитического нарратива, и на язык дипломатии, в том числе российской. В связи с этим представляется интересным осмыслить новейшие тенденции, определяющие её дальнейшее развитие.

Первое, на что следует обратить внимание – это феномен повышения уровня трибун международного и межгосударственного общения. Важнейшие решения в области глобальной политики и экономики всё чаще принимаются не в ходе длительных переговоров делегаций, представляющих внешнеполитические ведомства различных стран, а в ходе встреч лидеров этих стран. Формат саммитов последовательно вытесняет конференции, совещания и все остальные классические дипломатические переговоры.

Это обстоятельство влечёт за собой изменение роли привычных дипломатических институтов: посольства и иные загранучреждения теперь работают не только в режиме аналитических центров и участников переговоров, но, выражаясь бытовыми категориями, «туристических агентств», обслуживающих первых лиц государства.

Таким образом, от среднего сотрудника министерства иностранных дел гораздо в меньшей степени, чем ещё несколько лет и тем более десятилетий назад, требуются такие качества, как ораторское мастерство, умение убедить оппонента, отстоять позицию страны по тому или иному вопросу. Его функционал – более прикладной и вспомогательный, что ни в коем случае не говорит об отмирании профессии, как склонны считать некоторые эксперты, но о качественных сдвигах в профессиограмме. Риторика рядовых дипломатов вымывается из внешнеполитического нарратива.

Зато всё громче звучат и всё большее влияние обретают слова их руководителей. Как показывает практика, разговор на полях лидеров ведущих держав или даже их телефонное общение способны внести более весомый вклад в разрешение сложных ситуаций по сравнению с множественными всеобъемлющими заседаниями рабочих групп, раундами обсуждений и так далее. В современных условиях сложно представить себе Хельсинкскую конференцию: она просто не дала бы результатов. А вот «Большая семёрка», «двадцатка», БРИКС, Давосский и Петербургский форумы – дают. В итоге налицо перераспределение веса слова в дипломатии. У заявлений Владимира Путина и Дональда Трампа он растёт, у высказываний чрезвычайных и полномочных послов обеих стран, не говоря уже о других дипломатических агентах, – снижается.

Применительно к РФ имеет смысл говорить о языке отдельных дипломатов. Ведомственная риторика сухая. Отдельные выдающиеся люди могут звучать образно и метко, сам институт – едва ли. На Западе наоборот. Эмоциональная, местами даже слишком, речь – плод коллективного труда. Институты «говорят» по-разному. У нас – подсознательно ориентируясь на канцелярит и клише, «ТАСС уполномочен заявить». У них – твиты Госдепа, по стилистике мало отличающиеся от твитов Трампа. Голос «типичного российского дипломата», если и сохраняется в силу своей социально-консолидирующей функции, то публично звучит всё тише. Его компенсация за счёт яркости и самобытности языка упомянутых выше дипломатов руководящего звена имеет свои пределы. Это обстоятельство во многом осложняет диалог элит на когнитивном уровне. Приверженность разным ценностям и различная корпоративная культура профессиональных сообществ затрудняет поиск точек соприкосновения и общих интересов.